С автором «Авиатора», «Лавра» и недавно увидевшего свет «Брисбена» мы встречаемся в легендарном Пушкинском Доме. «Здравствуйте! Женя» – непринужденно представляется Евгений Германович, которого еще пару дней назад мы видели в образе известного на всю страну писателя и литературоведа на встрече с Кшиштофом Занусси в рамках Петербургского книжного салона. Встрече исторической, объединившей два знаковых имени: одно – для польского кинематографа, другое – для современной русской литературы. Последнему в 2018 году даже была посвящена в Польше монографическая научная конференция. О Кракове, судьбах литературы и об идеальном читателе с Евгением Водолазкиным беседовали Ольга Онищук и Тереса Конопелько.
ОО: Евгений Германович, Вы неоднократно сами принимали участие в научных конференциях в качестве исследователя. Как Вы почувствовали себя, оказавшись на этот раз по другую сторону баррикад, где «препарировали» уже Ваши тексты?
ЕВ: Это очень странное ощущение (смеется). Я чувствовал себя как врач, которого положили на операционный стол. На самой конференции я сравнил себя с рождественским гусем, который вдруг поднимает голову на блюде и начинает давать советы, хотя ему здесь отведена другая роль. Правда, мы с 
профессором Анной Скотницкой, одним из организаторов конференции, изначально договорились о том, что я не вмешиваюсь – только в том случае, если меня кто-то о чем-то спросит. И я действительно не вмешивался, я слушал. Организаторы боялись, что для меня это может быть травматично. Но травматично не было – было интересно.
ОО: Вы узнали о себе как о писателе что-то новое?
ЕВ: Очень многое узнал на самом деле. Потому что некоторые вещи просто не замечаешь. Когда я пишу, я перестаю быть литературоведом. Иначе нельзя писать – это будет профессорская литература, которую я не люблю. Я пишу как человек, а не как литературовед и не как филолог. Филолог включается в работу значительно позже – оценивает качество написанного текста.
ОО: Там, в Кракове, Вы чувствовали, что Вас оценивают?
ЕВ: Нужно сказать, что уровень докладов, которые я услышал, был очень высоким. Это не были высказывания на уровне «нравится – не нравится» – имело место спокойное и серьезное рассмотрение моих произведений. Литературоведение, в сравнении с критикой, – это уже следующий этап, ибо это уже наука. Критик, к несчастью, довольно часто субъективен, хотя, несомненно, бывают и очень глубокие критики. Как говорил один мой знакомый писатель, когда его дочь расстраивалась, читая критические статьи о его творчестве: «Не расстраивайся, это он не обо мне пишет, это он о себе пишет». А вот литературовед о себе уже писать не может. И все, что я услышал в Кракове, полностью соответствовало уровню Кракова, уровню Ягеллонского университета. Для меня было огромной честью сидеть в зале старейшего университета Европы, присутствовать на открытии конференции, где выступал ректор. Я чувствовал себя как в каком-то фильме – для меня это был праздник.
Я пишу как человек, а не как литературовед и не как филолог.
ОО: Конференция называлась «Знаковые имена современной русской литературы». Каково это – оказаться в числе знаковых имен?
ЕВ: Вы знаете, я удивился. Я не так хорошо к себе отношусь, как, по всей видимости, организаторы конференции. Я увидел в этом поощрение, поскольку Ягеллонский университет – это не просто знаменитый университет. Сейчас он становится важнейшим центром по изучению современной русской литературы в Европе. Там, например, я познакомился с молодым немецким исследователем, который из Германии приехал учиться в аспирантуру именно в Краков. Согласитесь, это говорит само за себя. А вообще интерес к произведениям того или иного автора зависит не только от писателя, а скорее от движения общества. Есть вещи, к которым общество постепенно теряет интерес. Кто угадает, покажет только время.
ОО: Евгений Германович, назовите, пожалуйста, три знаковых имени для современной русской литературы.
ЕВ: Знаете, среди них были бы в основном покойные. Первым мне в голову пришел недавно умерший Владимир Шаров. Но если можно добавить еще три имени, тогда так: Фазиль Искандер, Владимир Маканин и Саша Соколов.
ТК: Творчеству кого из них Вы бы предложили посвятить следующую монографическую конференцию в Кракове?
ЕВ: Я бы предложил Сашу Соколова. Я с ним переписывался недавно – предлагал ему написать текст в альманах Пушкинского Дома. Он мне ответил замечательной фразой в духе Саши Соколова: «Это не лежало бы в гармонии с моими естественными поползновениями». Сами понимаете, такого человека нельзя не пригласить (смеется).
ОО: Евгений Германович, я знаю, что Вы считаете будущее фикцией, но тем не менее задам этот вопрос. Каким Вам видится будущее современной литературы?
ЕВ: Я смотрю на него довольно оптимистично. Постмодернизм расчистил пространство для совершенно нового типа литературы. Литературы, которая уже не отрицает предшествующие тексты. Она, на мой взгляд, будет инкорпорировать старую литературу, вследствие чего будет цитатна. Однако это не цитатность ради смеха – она будет служить для выражения более серьезных вещей, как это было в Средневековье: человек пишет на какую-то тему и вдруг находит хороший текст об этом же. И думает: «Что же я буду писать, когда такой хороший текст уже существует». И берет его и включает в свой. Тогда это было проще, потому что литература в большинстве своем была анонимна. Сегодня существует другое явление – «смерть автора», о котором писал Ролан Барт. Это не о том, что автор умирает физически – он как бы размывается, превращаясь в компилятора разных мнений, текстов. Новая литература, как мне кажется, будет гораздо разнообразнее и интереснее нынешней. Но здесь все напрямую зависит от исполнителей, потому что литература – это дело персональное. Разумеется, исполнители нуждаются в аудитории. И она сейчас как раз очень благодарная и ждет хороших текстов, как мне кажется. Так что все у литературы будет в порядке.
ТК: Недавно прошедший Петербургский книжный салон, где собралось большое количество людей, подтверждает ваши слова.
ЕВ: Да, подобные события свидетельствуют о том, что литературой снова начали интересоваться. Сейчас даже самые маленькие города стремятся сделать свои книжные фестивали. Мне в день приходит до пяти приглашений в разные города и страны. И это не только у нас – это международное явление. Например, один из самых знаменитых книжных фестивалей Италии проходит в маленьком городе Порденоне, – в нем всего три улицы – и состав там всегда первоклассный. Там я познакомился с Умберто Эко.
ОО: В аннотации к польскому изданию «Лавра» Вас назвали «русским Умберто Эко». Как Вы относитесь к подобным сравнениям?
ЕВ: Со здоровой долей юмора, как к этому относился и сам Эко. Моя итальянская издательница очень хотела, чтобы я подписал для него книгу: «Умберто Эко от русского Умберто Эко». Как известно, воля издательницы – закон. Когда мы подошли к нему, чтобы вручить книгу, она представила меня так: «Вот русский Умберто Эко». Он пожал мне руку и ответил: «Мои соболезнования». Но если говорить серьезно, то мы, конечно, занимаемся очень разными вещами: его интересовала история как таковая, а меня интересует история души.
ОО: За творчеством каких молодых русских авторов вы следите?
ЕВ: Назову несколько имен. Например, Александр Григоренко. Он живет где-то под Красноярском, в лесу. У него есть прекрасный роман «Мэбэт» – это стилизация под ненецкий эпос. И у него же великолепная вещь «Потерял слепой дуду». Есть прекрасный писатель Сухбат Афлатуни, его имя в переводе с персидского означает «диалоги Платона». Это литературный псевдоним Евгения Абдуллаева, который живет в Ташкенте. У него очень хорошая проза, он прекрасный стилист. Еще одно имя, которое я могу назвать, – Григорий Служитель. Можно сказать, что я причастен к его открытию: он прислал мне свой текст. Обычно у меня нет времени читать начинающих авторов, а тут смотрю: очень хороший текст, роман о московском коте. Я отправил его Елене Шубиной, и она приняла решение публиковать. Договорились, что я напишу предисловие. Сейчас роман «Дни Савелия» популярен в России.
ТК: Евгений Германович, а с творчеством польских авторов Вы знакомы?
ЕВ: Польская литература ассоциируется у меня с детством, и в первую очередь с Агнешкой Осецкой. У меня была ее книга «Здравствуй, Евгений». Моя тетя работала в Польше в разных университетах: в Варшаве, в Люблине, в Катовицах – и привозила мне оттуда русские и польские книги, которые нельзя было купить здесь, например, «Три мушкетера» и переводы Осецкой. Мы любили петь песни на стихи Осецкой – замечательные песни, которые перевел Булат Окуджава. Из современных польских писателей я относительно знаком с творчеством Ольги Токарчук.
ОО: Что Вы читаете в данный момент?
ЕВ: В данный момент я читаю две книги одновременно. Мне подарили в одно и то же время сборники стихов Игорь Волгин и Дмитрий Быков. Очень хорошие книги. Я не могу сказать, что читаю поэзию регулярно, а тут взялся сразу за двух поэтов – и получаю огромное удовольствие.
ТК: Помогают ли Вам читать – например, для премии «Ясная Поляна» – супруга и дочь?
ЕВ: Знаете, я вам скажу по секрету, что абсолютно доверяю их вкусу, и если я не успеваю прочитать какой-то текст полностью, то прошу их дочитать и выразить свое мнение. Конечно, я стремлюсь прочитывать все, что получается, до конца. Но, как говорит моя замечательная американская переводчица Лиза Хейден, есть такая страница, после которой понятно, что дальше книгу можно не читать. Я называю ее страницей Лизы Хейден. Сам же формулирую это чуть проще, чем она: для того чтобы понять, что капуста испортилась, необязательно съедать всю бочку. Жена и дочь помогают мне не столько в чтении, сколько в обсуждении. И в некотором роде мы – самая беспристрастная публика: мы не издаем этих авторов, не рецензируем, а просто обсуждаем их достоинства и недостатки.
ОО: Кто является Вашим первым читателем?
ЕВ: Моя жена. Она тоже филолог, работает в Пушкинском Доме, в отделе древнерусской литературы. Она мой самый взыскательный читатель. Она может обо всем сказать мне напрямую, например: «Вот здесь ты учишь, а читатель не любит, когда его учат».
Я представляю себе человека моего круга. Ведь это всегда чувствуется: когда ты честно пишешь для тех, кого знаешь, или когда заигрываешь с теми, кого не знаешь.
ОО: У Вас есть какое-то представление об идеальном читателе?
ЕВ: Да, это мой двойник, alter ego. Человек, думающий примерно так же, как я. Это тот, к кому я обращаюсь и кого я знаю, потому что, если пишешь, то надо обязательно писать для кого-то – вот так «в космос» не получается писать. И я представляю себе человека моего круга. Ведь это всегда чувствуется: когда ты честно пишешь для тех, кого знаешь, или когда заигрываешь с теми, кого не знаешь. Последние, когда начинаешь общаться с ними, «стилизуясь» под их речь, теряют к тебе уважение. Ведь еще Дмитрий Сергеевич Лихачев подчеркивал, что нельзя разговаривать с детьми по-детски – с ними нужно говорить, как со взрослыми людьми.
ОО: А на Книжном салоне, выстраивая диалог с Кшиштофом Занусси, Вы чувствовали, что в зале находятся «свои люди», те, кого Вы знаете?
ЕВ: Зал был просто великолепен. С таким человеком, как Кшиштоф Занусси, нельзя беседовать вполсилы, и поэтому я старался задавать ему довольно серьезные вопросы. Сначала мне было страшно, что зал может заскучать. Но я быстро почувствовал, что публика готова к такому уровню разговора, и в очередной раз убедился, что читатель у нас вполне достойный.
ОО: На встрече Вы говорили о том, что в истории нет прогресса, что существует только личностный прогресс. В чем, на Ваш взгляд, этот личностный прогресс выражается?
ЕВ: Он выражается в том, что ты, имея вокруг много искушений, с течением жизни реже им поддаешься и совершаешь меньше плохих поступков. Мне кажется, это главный показатель прогресса.
ОО: Евгений Германович, в завершение разговора я бы хотела предложить Вам ответить на несколько коротких вопросов, часть из которых мы позаимствовали из знаменитой анкеты Пруста.
ОО: Лучшее место в России?
ЕВ: Петербург.
ОО: Ваше любимое место в Петербурге?
ЕВ: Петровский остров.
ОО: Место в мире, куда Вам хочется возвращаться.
ЕВ: Италия.
ТК: Место в Кракове, где Вы хотели бы побывать еще раз.
ЕВ: Мне очень понравился еврейский район – Казимеж.
ОО: Книга, которую Вы перечитывали больше двух раз.
ЕВ: «Робинзон Крузо».
ОО: Любимый литературный герой.
ЕВ: Патер Браун.
ОО: Книга, которая может приблизить поляка к пониманию русской души.
ЕВ: «Война и мир».
ОО: К каким порокам и ошибкам вы испытываете наибольшее снисхождение?
ЕВ: Как русский человек, к лени (смеется).
ОО: Талант, которым Вы бы хотели обладать.
ЕВ: Запоминать сюжеты литературных произведений.
ОО: Если бы Вы могли выбирать эпоху, в которой хотели бы жить, на какое время пал бы ваш выбор?
ЕВ: Я думаю, на то, в котором я оказался, потому что иначе это было бы очень плохо. Надо оставаться там, куда тебя поставил Бог.
ОО: Представ перед Богом, что Вы ему скажете?
ЕВ: Знаете, у Бродского есть хорошие строки:
В ушную раковину Бога,
закрытую для шума дня,
шепни всего четыре слога:
– Прости меня.
Беседовали Ольга Онищук и Тереса Конопелько, расшифровала Агата Простко
Фото Денис Щеглов
