1941 год. Едвабне, Белостоцкая область. Погром и жестокое убийство евреев. В пьесе Тадеуша Слободзянека «Одноклассники» (Nasza klasa) город не назван. Театр, как водится, не ставит себе целью поиск исторической правды, но может преподать зрителю урок. А здесь это целая история в уроках. Школа как метафора жизни: она начинается первым классом и заканчивается выпускным, для многих случившимся слишком рано. Так на сцене Учебного театра «На Моховой» шелестят кровавые страницы истории одного польского местечка.
Тадеуш Слободзянек – драматург, режиссёр, театральный критик и художественный руководитель Варшавского драматического театра. О своей знаменитой пьесе он говорит такими словами: «Мы не можем как нация признавать только то, что нам причиняли страдания. Я хотел поделиться историей о том, как мы сами можем заставлять других страдать». Реализацией замысла драматурга занялся курс профессора В. М. Фильштинского, режиссёром постановки выступила студентка курса Дарья Шамина. И как бы это банально ни звучало, но на сцене были не студенты, а мастера. Постановка профессиональна, отточена и громоздка – а иначе поставить «Одноклассников» и нельзя.
Зигмунт. Владек влюбился, и мы должны ему помочь. Владек – наш одноклассник. А одноклассник – всё равно что родственник. Может, даже больше.
На подмостках – судьбы учеников одной школы, поляков и евреев. Где-то в 20-х годах XX столетия берёт начало эта пьеса. Где-то в нашей современности она заканчивается. Дети, подростки, затем юноши и девушки играют, учатся, взрослеют, а потом начинается война и они внезапно становятся палачами друг другу. На сцене воцаряется кровь и смерть, ужас и нескончаемое насилие. И ты, зритель, периодически с комом в горле напоминаешь себе: это не потустороннее, это наше, людское, и от зверского человека отделяет порой один шаг, одно неловко сказанное слово.
Якуб Кац. И во что же вы веруете? Какая вера велит громить еврейские лавки? Бить окна? Опрокидывать бочки и банки? Топтать ногами селёдку и квашеную капусту? Какая вера, Владек, велит бросить камень в мою сестру и разбить ей голову?
Отвечать на эти вопросы тяжело. Действительно, как можно убивать своих соседей по парте? Но именно это беспокоит создателей спектакля: на сцене мы видим испытание, испытание любовью, ненавистью, милосердием, ревностью, нежностью, жестокостью. Вчера вы одноклассники, а сегодня насильники и жертвы. Вчера вы читали вместе Маяковского, а сегодня готовы перегрызть друг другу глотки. И всё же вопросов больше, чем ответов.
Хенек. Мы очень тепло повспоминали прежние времена. Как до войны поляки и евреи вместе учились, работали и веселились, а ксёндз и раввин сообща решали все споры…
Владек. Ну да, конечно – сколько евреи должны пожертвовать на строительство костёла, чтобы в Страстную пятницу обошлось без погрома!
Как видится, спектакль – впрочем, как и пьеса, – самым естественным для драматургии образом выполняет важную миссию развенчания мифа об исключительности мученичества польского народа. Здесь нет сухого исторического анализа, будоражащих кровь документальных свидетельств или коварства журналистского расследования – нет. Через последовательное изучение ростков насилия и их прорастания в душах бывших товарищей по парте запускается процесс прощания с привычной картинкой. Для любого народа это процесс болезненный и отчасти противоестественный. (А об успешности судить не нам.) Но разрушение мифа несёт поистине катарсическую функцию.
Абрам. Скажи, Хенек, когда немцы и эти польские подонки гнали евреев в овин, правда, что наш ребе шёл впереди с Торой? И благословил всех – жертв, палачей и свидетелей? А в горящем овине запел Киддуш Хашем?
Хенек. Правда, Абрам.
Так вот главным художественным приёмом оказывается традиционное сворачивание бескрайнего мира до точки на карте. Польское местечко предстаёт как бы моделью мира: спектакль намного больше этой локальной трагедии, что придаёт действию эпический характер. Так глобальное в локальном помогает увидеть судьбы сотен тысяч людей, чьи судьбы воплощены в собирательных образах праведников и подонков откуда-то из середины XX века.
Ещё один существенный приём – это читка. Отдельные эпизоды решены именно так: они проговариваются, даже не изображаются. В руках действующих лиц часто есть книга с текстом. Самые жуткие моменты невозможно представить иначе, не скатившись в фарс или похабщину. Удержать равновесие студенческой труппе удаётся блестяще.
Якуб Кац. Но судить живых и мёртвых вместо Иисуса Христа пришёл Иосиф Сталин.
Хенек. В честь Красной армии евреи построили приветственную арку.
Владек. Красные флаги вывешивали и евреи, и поляки!
Зигмунт. А мой отец вывесил бело-красный флаг!
Зоська. Лошади у них были тощие-претощие.
Рахелька. Кожа да кости, смотреть страшно.
Менахем. Лошади жрали цветы, с которыми мы встречали красноармейцев.
Пьеса полна нарочитой физиологии, поэтому через текст местам приходится продираться. Тотальное насилие вызывает ощущение тошноты и удушья. Боль сильна, но не размышлять на эти темы нельзя. Вот в Польшу приходят красные. Звучит имя Сталина. Мечта о светлом коммунизме марширует по стране. До неприличия короткая восторженность сменяется немецким маршем. Новые испытания. Новая кровь: по приказу ли, из мести, из тупой ненависти ко всему чужому, из трусости, от безверия – кажется, уже не важны причины. И спектакль показывает лишь следствия. Выяснять, как юношеская влюблённость и дружба сменилась зверскими убийствами придётся зрителю.
Владек. Когда всё затихло, мы закопали евреев у овина – это было очень неприятно, но ничего не попишешь, кто-то же должен был это сделать, тем более, что господин амтскомендант сказал: «Жечь евреев вы умеете, а кто после вас станет убирать?»
«Наш класс» – это история о поляках и евреях, которых время раскидает и нравственно, и географически. Добрые и не очень, верные и продажные, коммунисты и антикоммунисты, верующие и атеисты, обретшие любовь и изнасилованные – они пронзительно напоминают о том, что никогда не должно повториться, ведь однажды местечко гремит нацистским маршем, а человек тем временем развоплощается в нечто бесформенное и бессердечное.
Конечно, такое напоминание обязательно должно быть связано с памятью. До войны на доске написаны имена героев. После войны доска оказывается бумагой, скомканной, разорванной на куски. Теперь уже деление на поляков и евреев неактуально, теперь водораздел проходит иначе: существеннее, кто ты – праведник или негодяй, патриот или предатель…
Но ещё большее впечатление производит сценография, плавно переходящая в зал: это огромное множество имён на чёрных табличках с именами и датой смерти – 1941 годом. Наконец, память в пьесе и спектакле персонифицирована: это Абрам Бейкер – сторонний наблюдатель. Абрам эмигрировал в Америку и обзавёлся огромной семьёй. И когда в финале он перечисляет своих бессчётных родственников, он всех называет по имени. В этом комичном и гиперболизированном чтении – уважение, любовь, память.
Что ж, нужно признать: редко можно увидеть настолько невыносимый спектакль. Невыносимый в том смысле, что это испытание на прочность. Здесь сочетается множество вопросов, звучащих как глас вопиющего в пустыне: как рождается ненависть? где точка невозврата в этой трагедии? как история растоптала жизни людей? И тяжёлая доля поиска ответа на эти вопросы достаётся залу.
С одной стороны, всё просто. Приговор неутешительный: нет, человек не всегда остаётся человеком. А с другой стороны, возможно ли вообще дать ответ на эти вопросы: отчего одноклассники становятся врагами? почему человек человеку волк? А главное: как жить после содеянного зла, когда переступил и через ближнего, и через себя?
В спектакле звучит польская речь, еврейские песни, сцена сотрясается от маршей и плясок (отдельно хочется отметить свадьбу, поставленную в духе полотен Шагала – восторг!). И все размышления после приводят к тому, что ты можешь быть уверен только в одном: ты человек, а остальное – наносное.
И это не звучит гордо, как кажется Сатину у Горького. Но это единственный ответ на вопрос батюшки из «Поминальной молитвы» Горина: «И кто ты?» Кажется, к таким мыслям приводит этот спектакль. И это не может не утешать. Но и не волновать сердце тоже не может. Ведь мы все одноклассники в этом страшном и злом мире и за одной партой читаем бесконечный букварь жизни.
Максим Вольхин
Фото: учебный-театр.рф/nashklass
[…] Читателей также может заинтересовать спектакль «Наш класс», поставленный в петербургском Учебном театре «На Моховой»: фотоотчёт и рецензия. […]