—
Во время войны Анна Степановна Карпова каждый день, под бомбежкой, ходила из дома на улице Шкапина на работу на 2-ю Советскую в Институт переливания крови, где она работала медсестрой. Ни за что не скажешь, что ей без малого 90 лет. Жизнерадостная, гостеприимная.
— В каком храме Вас крестили?
Меня, крестили в православной церкви, у Варшавского вокзала. Потому что у меня отец был русский, православный, а мать полька, католичка. Она всех детей в своей вере воспитывала, а потом отец взбунтовался, и меня крестили в православной церкви. А вот первое причастие я принимала уже в католической церкви святой Екатерины. Для меня этот храм очень дорог.
— Муж тоже был католиком?
Да, поляк и католик.
— Наверное, его сразу на фронт забрали?
Нет, он был на военном положении, на заводе. Посадили их всех на казарменное положение, а у него был непорядок с желудком, и он быстренько умер… Вот так… Отправили домой и уже дома он умер. В 42-ом году зимой – в самое страшное время.
— Где его похоронили?
Его оставили в морге, не было сил хоронить.
— Получается, Вы одна во время блокады жили? Я жила с мамой, отец рано умер — тоже в 42-ом году и тоже в феврале месяце. У нас еще были католики, которые жили в другом флигеле. Две женщины тогда пришли к нам, и все мы сидели в одной комнате. Буржуйка была, окно было завешано одеялом, и все сидели на своих постелях. Я приходила спать рядом с мамой и сестрой, а утром уходила. Вторая сестра была эвакуирована. У нее ребенок был маленький, и с заводом, где был её муж, была эвакуирована под Москву.
— Вы с самого первого дня до последнего были в городе?
Да.
— Хватало блокадной пайки хлеба?
Ну как хватало?! Конечно, нет. Но у каждого была семья, каждый делился. Из-за того-то и выжили многие. Булочка, которую донорам давали с 43-го года, была такая белая, пушистая! За один присест можно было ее съесть, до чего была вкусная! А хлеб был ужасный! Даже не знаю, что там было! Это кошмар! Еще и обвешивали. Я один раз сама видела. В нашем доме как раз была булочная, я небольшого роста была, а прилавок был довольно высокий. Так вот на весах был кусок хлеба прилеплен, там где гиря! Лучше не вспоминать. Это такое тяжелое время…
— Как удалось выжить?
Во-первых, потому что у нас всю жизнь был огород. Поэтому у нас всегда были овощи – не очень много, но запас какой-то был. В доме были подвалы. Правда, из заливало здорово, но всё-таки… В этих подвалах все хорошо сохранялось. Благодаря этим овощам мы протянули какое-то время. Во-вторых, мама была очень экономная. У нее всегда было дома сало. Когда покупалось мясо, кусок жира она отрезала и засаливала в горшочке. Всегда были засушены травы, которые тоже помогли. Но потом она слегла, не вставала, опухоль прямо к животу подходила. И тут начались донорские пайки. Это нас очень поддержало, так мы маму и спасли. Она умерла лишь в 52-ом году. Всю войну прожила!
— А где Вы жили? На улице Шкапина жила. Ходила на работу пешком. Зато вот теперь ходить не могу. Но конечно, это все вместе взятое, да и голод, конечно, подействовал. А потом, когда я уже работала, то все время была на внутривенном переливании крови, так вот надо было подставки таскать, а они килограмм 5 весом. И все это тащишь на себе из подвала в палату к больному.
— Тяжело было ходить? Сколько дорога до работы занимала времени?
Наверное, больше часа. Но ходили тогда через дворы, чтобы сократить путь. Как сейчас помню, со Шкапина выходила на Обводный, по Обводному шла, не помню уже до какой улицы, но был мостик, проходила его, потом выходила на улицу Глазова, выходила на Лиговку и по ней уже и до института.
— Вера помогала пережить блокаду?
Да, конечно, конечно! Я когда окончила медшколу, нужно было вставать на учет, а я не встала в свое время. Долго не вставала и даже когда началась война. А потом, думаю: «Как же! Надо! А то тут будешь дезертиром, и потом будет неизвестно что!». Пошла зарегистрировалась. И тут же на наш институт наложили бронь, и никого больше не трогали в военкомате. Это было, я считаю, Божье благословение. Ходила под снарядами каждый день туда и обратно! Ходили укутанные, только глаза одни было видно – морозы же были сильные. Светильники на себя вешали – брошки фосфорными – чтобы друг на друга не налететь. Фонарики были, у меня он сохранился с военных лет.
— В церковь Вы во время войны ходили? В блокаду я ходила в храм каждое воскресенье, где-то с 1943 года, как только трамвай пустили, так как пешком было ходить далеко. Ходила круглый год. Зимой не было такого, как сейчас. Несмотря на то, что была война. Трамвай ходил по Лиговке, выходили у Московского вокзала и сворачивали на улицу Восстания, и там от площади до церкви недалеко.
— Какое у Вас самое яркое впечатление о войне, о блокаде?
Осталось такое сумасшествие радости, когда объявили, что закончилась война! Мы в это время работали, у нас в это время доноры были, мы брали кровь. Некоторые наши девчонки бились в судорогах от радости. Все это запомнилось. А так, что? Мы, девчонками, ходили, ломали дома на Охте, у нас было печное отопление, надо было топить, воду дистиллированную делать, посуду перемывать. Мы, девчонки двадцатилетние, таскали огромные бревна, грузили на машину, потом сбивали лед на улицах, улицы чистили. Работала в шоковой бригаде — людей выводили из шокового состояния после бомбежки. Раненных после бомбежки близ нашего района мы спасали.
Поскольку я старый и больной человек, уже многое из памяти стирается, а еще несколько лет назад, когда вспомнишь — сразу слезы текут. Не хочется этого вспоминать. Хотя это живет во мне, но высказывать совсем не хочется…
Беседовал Михаил Фатеев (catherine.spb.ru)
Фото: Владимир Андреев, архив
